«Как в Петербурге судят за протест?»

— Когда меня в первый раз задержали на митинге, в 2018 году, на акции «Он вам не царь!», мне даже в голову не приходило, что после этого ещё будет какой-то суд, — рассказывает петербургский активист Антон, попросивший не называть его фамилию. — Мне было очень страшно сидеть в автозаке, просто потому что в первый раз, потом в отделе уже не так страшно — народу было много, мы болтали между собой. Прошло несколько часов, прямо-таки полдня, прежде чем мне дали какой-то протокол по статье 20.2 — о нарушении порядка организации митинга. Я, конечно, ничего не нарушал — меня задержали, когда всех рядом задерживали, просто за компанию. Ребята, с которыми я рядом сидел, говорили, что будет штраф, я уже успокоился и пошёл домой с протоколом. Про суд они ничего не говорили. Я думал, из отделов полиции все идут домой, а штраф приходит типа на Госуслугах.

1. Судебные ресурсы

Антон был одним из 217 человек, которые оказались в отделах полиции после той самой акции «Он вам не царь!» 5 мая 2018 года. За следующие два дня, к вечеру 7 мая Санкт-Петербургские суды, по данным Объединённого штаба помощи задержанным, рассмотрели дела 111 участников акции. В итоге по статьям 20.2 (нарушение порядка организации митинга) и 19.3 КоАП РФ (неповиновение) 85 человек арестовали на срок от 1 до 15 суток, 55 из них назначили штрафы от 500 до 170 тысяч рублей. От 500 рублей до 15 тысяч без ареста должны будут заплатить ещё 53 человека. Общая сумма штрафов — больше 1,1 млн рублей. Антон на свой суд не пришёл, потому что, как он рассказывает, растерялся.

— Я уже потом начал всё это читать и поражаться, сколько же на это тратится ресурсов: не только все эти полицейские, которые работают на митингах — их же нужно вызвать на дополнительную смену и заплатить зарплаты, — но и суды, сотни судов, сотни рабочих часов судей, секретарей. Я получил штраф, не помню точно сумму, какой-то небольшой, но был в шоке от погружения в эту систему.

Петербургский активист Александр Миронов, который и сам был задержанным на митинге, и защищал задержанных в качестве защитника, уточняет, что если задержанных — сотни, то судов могут быть и тысячи: после акции протеста против повышения пенсионного возраста 9 сентября 2018 года Калининский районный суд осудил его трижды. Сперва ему присудили 7 суток ареста, затем это решение отменил Горсуд, вернув дело в районный. После нового рассмотрения Александр получил 56 часов обязательных работ, но это решение Горсуд тоже отменил. Дело снова вернулось в районный суд — снова обвинительный приговор и снова обжалование. «Всё, что можно было получить по статье 20.2 часть 8 — я получил», — резюмирует Миронов. Дело в итоге прекратили по истечении срока давности.

Всего, по данным «ОВД-инфо» по статье 20.2 КоАП с начала 2004 по конец 2019 года российские суды рассмотрели 54 248 дел и признали 34 204 человек виновными в нарушении правил проведения публичных мероприятий. Штрафы составили в общей сложности почти 219 млрд рублей. За это время появились отдельные наказания за проведение мероприятий без согласования, за «вовлечение несовершеннолетнего» в участие в таких акциях, минимальный штраф вырос с одной до 10 тысяч рублей. С 2014 года «повторное» нарушение по статье 20.2 КоАП грозит штрафом до 300 тысяч рублей, обязательными работами до 200 часов или арестом до 30 суток. За «неоднократное» нарушение была введена уголовная ответственность с наказанием до пяти лет лишения свободы («дадинская» статья 212.1 УК).

Петербург почти каждый год с 2004 года входит в десятку регионов-лидеров по количеству дел по статье 20.2 на 100 тысяч человек. В 2019 году суды города рассмотрели 357 дел по этой статье — это 7% от всех дел по России, сумма штрафов за год составил 2 345 050 рублей. В 2018 году таких дел в городе было 786, сумма штрафов — 6 608 000 рублей.

Адвокат «Апологии протеста» Александр Передрук рассказывает, что судить о том, растёт ли число «митинговых» дел в судах, сложно: например, в 2017-18 годы из-за нескольких крупных акций протеста с множеством задержаний таких дел могли быть тысячи, а в 2020 роль сыграла пандемия; протестов было меньше, и задержаний тоже. «Но значит ли это, что началась какая-то либерализация? Конечно, нет, — считает он. — Потому что любое, или почти любое, даже самое маленькое мероприятие, в рамках которого активисты выходят с твоими требованиями на улицу, заканчивается задержанием и преследованием в административном порядке. Толерантность властей к мирным собраниям — нулевая».

Передрук и другие защитники отмечают, что активистов могут задерживать и судить не только во время акции, но и через несколько месяцев после неё — если несколько лет назад отсутствие задержание значило, что не будет и наказания, теперь полицейские могут настигнуть активистов когда угодно. Так, одного из подзащитных Передрука судили летом 2020 года за участие в акции, которая прошла в феврале 2020. Активистка Дарья Апахончич рассказывает, что её задержали через несколько недель после перформансов — полицейские, как они ей рассказали, дежурили возле её дома с пяти утра, затем около двух часов дня Дарья вышла из дома и поехала на самокате на работу, они поехали за ней. Задержали её в итоге только возле работы — и сначала отвезли в отдел, а затем в тот же день в суд.

Юристка «Апологии протеста» Варя Михайлова рассказывает, что чаще всего дела задержанных на митингах рассматривают судьи, специализирующиеся на административных делах, но в некоторых судах их нет — и тогда они достаются тем, кто работает с уголовными делами. «А если какая-то крупная акция, аврал, 700 задержанных и судят уже просто все, кто нашёл мантию, то они достаются и судьям по гражданским делам, — говорит она. — После крупных акций бывает и такое, что дела рассматривают по выходным, и судей вызывают с дачи, они от этого ещё больше звереют и уже ненавидят нас, просто потому что на нас можно сорвать эту ненависть. Но обычно, когда акции эпизодические, я думаю, «митинговые дела» не сильно их перегружают».

Передрук отмечает, что очень трудно оценить, во сколько обходятся бюджету рассмотрения «митинговых дел»: иногда хватает одного задержания и одного заседания, а иногда полиция проводит административное расследование — исследует какие-то материалы в интернете или даже составляет протокол осмотра места преступления. И судебных заседаний, как было у Александра Миронова, могут быть десятки — после нескольких рассмотрений дела в разных инстанциях обвиняемый может, например, потребовать компенсацию за незаконное преследование — и всё начнётся заново. «Как это всё оценить — действительно интересный вопрос, — говорит Передрук. — Даже если говорить об одном заседании, кроме судьи, есть ещё секретарь, приставы на входе стоят, они тоже зарплату получают»…

2. Доказательства виновности

По рассказам активистов, суды регулярно отказываются прикреплять к делу видеозаписи с митингов и протестных акций по простой причине: на них видно, что никаких правонарушений не происходит. Зато прикрепляют доказательства, которые сами обвиняемые и их защитники считают сомнительными.

— В 2019 году Центр Э [Главное управление по противодействию экстремизму МВД России] и менты задержали Андрея Жексимбаева у его дома, якобы за то, что он устроил акцию «надгробие Путина» у Исаакиевского собора, — рассказывает Александр Миронов. — Привезли его в отдел, оформили, мурыжили, что ли, сутки. Из доказательств — видео где «похожий», а на самом деле нет, парень идёт в сторону Исаакия. А второе доказательство — то что он подписан на паблик «Агит Россия».

Александр как защитник Жексимбаева подал заявление о том, чтобы изъять видео с камеры из дома активиста. «Но судья не хотела слушать и осудила парня на 9 суток», — заключает он.

Дарья Апахончич рассказывает, что у неё было несколько судов по административным делам, последние из них — за перформанс «Вульва-балет», который она проводила в Петербурге в поддержку политзаключённой Юлии Цветковой и перформанс «Дорожка, ведущая к океану крови» в поддержку сестёр Хачатурян. В первом девушки танцевали с плакатами в красно-розовых костюмах, во втором — Дарья разворачивала рулон ткани со стихотворением.

— Суды по обоим перформансам прошли в один день, удивительно быстро, — рассказывает Дарья. — Буквально в течение часа мне присудили штраф 10 тысяч рублей. — Мне показалось забавным, как они некоторые слова в протокол записывали, а некоторые вымарывали, например, «Вульва-балет» оставили как есть, а, например, слово «сосать» из моего стихотворения в поддержку сестёр Хачатурян заменили на звёздочки, и судья это слово не смогла сказать.

Дарья отмечает, что в протоколе на одной странице было написано, что полицейские приехали на место правонарушения и не обнаружили там камер. А на следующей странице — скриншоты с камер, которые, «за одну страницу вдруг обнаружились». Суд это не смутило, и скриншоты приобщили к делу как доказательство.

— Зачем-то, зачитывая протокол, судья озвучила, сколько лайков и просмотров набрали видео перформансов в соцсетях, — удивляется Дарья. — Не понимаю, какое отношение это имеет к делу, но мне это показалось очень забавным.

Варя Михайлова рассказывает, что теоретически у судов есть много возможностей прекратить дела протестующих, хотя бытует мнение, что от них ничего не зависит.

— Я слышала разговор одной женщины с секретарём суда, и женщина жаловалась на судью за то, что та вынесла какой-то не такой приговор. А секретарь сказала: ну что вы от судьи хотите, она человек подневольный, ей что сказали по телефону, то она и присудила. На самом деле в случае с «митинговыми» делами они могут, например, просто прекратить дело на основании малозначительности нарушения. Или, например, вызвать в суд сотрудников полиции — и обнаружится, что их показания совершенно не сходятся с протоколом. Или поискать нестыковки: в протоколе написано одно, а на видео видно другое. И иногда, когда в суд попадают не какие-нибудь сторонники Навального, а люди более нейтральных политических взглядов, они так и делают. Например, в прошлом году [на акциях в годовщину революции] задерживали сторонников КПРФ. И было видно, что суды понимают, что это не такие «враги», надо с ними как-то помягче. И, например, одна из судей Петербурга, которая славится «железной хваткой» и умением осудить «всех, кого надо», спокойно нашла основания для того, чтобы прекратить дела против этих людей. И понятно, что это просто потому, что они не навальнисты, а коммунисты.

Михайлова добавляет, что нарушения в самих судах встречаются регулярно. Например, судьи запрещают вести видеосьёмку в зале, хотя Верховный суд подробно пояснял, что для такого запрета есть несколько очень конкретных оснований — несовершеннолетние обвиняемые, охраняемая законом тайна и несколько других.

— Если в суде есть только я, мой подзащитный и судья, никакой тайны тут, конечно, нет. Но они даже не стараются придумать формулировку, просто пишут: «Считаю возможным отказать», — говорит Михайлова. — Или, например, на одном из моих последних заседаний судья сказала, что «нельзя вести видеозапись, потому что будет допрошен сотрудник полиции, который является публичным лицом». Ну то есть, это просто какой-то набор слов. Ещё регулярно отказывают нам в праве допросить свидетелей. Или прикладывают к делу видеозапись, на которой нет человека, а судья говорит, что «ну, то, что его там нет, не подтверждает, что его там не было».

Кроме нарушений и ошибок во время заседаний, есть ошибки в протоколах, которые составляет полиция — например, приписывание протестующим одних и тех же лозунгов, которых никто не выкрикивал, копирование частей из других протоколов или просто ошибки в именах и датах. Суды на это чаще всего не обращают внимания. «Например, в деле, где я помогала с составлением жалобы, человек стоял возле суда и кричал «Антифашизм не преступление», — говорит Михайлова. — И в протоколе у него было написано, что он выкрикивал нецензурные выражения, и в скобках эта фраза — «Антифашизм не преступление».

3. Суд в идеальном мире

Александр Передрук защищает участников мирных собраний с 2017 года. По его словам, грань между политическим и неполитическим делом в России очень тонка: «Например, у меня есть дела, связанные с отказом на предоставление права на альтернативную службу свидетелям Иеговы. Или преследование сознательных отказчиков от военной службы — политические это дела или нет?». Передрук рассказывает, что подал уже больше сотни жалоб от своих подзащитных в Европейском суде по правам человека (ЕСПЧ) и большинство из них связаны именно с мирными собраниями.

ЕСПЧ рассматривает «митинговые» дела из России в упрощённом порядке — ежегодно в Страсбург отправляются сотни однотипных жалоб от россиян на ограничение свободы собраний и выражение мнения. Варя Михайлова рассказывает, что российский Конституционный суд отнёс нарушения на митингах к «формальным» — то есть, если человек нарушил букву закона, он понесёт наказание, даже если у его поступка не было никаких вредных последствий вроде нарушения работы транспорта или расписания городских мероприятий. ЕСПЧ напротив считает свободу собраний и выражения мнения настолько важной, что готов «простить» протестующим условные «помехи для транспорта». «Понятно, что любое публичное мероприятие вмешивается в жизнь города, и это нормально, потому что иначе свобода собраний лишается своего смысла, — говорит Михайлова. — Но наши суды, конечно, руководствуются мнением Конституционного суда».

Так же — в упрощённом порядке — рассматриваются, например, жалобы на нечеловеческие условиях в российских тюрьмах и колониях. О них правозащитники говорили, что «государству проще и дешевле откупиться, чем системно что-то менять». То же самое адвокаты говорят о делах задержанных на митингах — сейчас федеральный закон о митингах сформулирован так, что правонарушением является любое участие в несогласованном мероприятии — и судам легко выносить обвинительные приговоры, руководствуясь им. Даже если речь о мирном протестующем или участнике одиночного пикета, или, как часто бывает, о человеке, который просто шёл мимо.

На вопрос о том, как должен выглядеть идеальный суд и чем он отличается от того, что происходит на самом деле, Передрук говорит, что не хотел бы рассуждать об «идеальном» суде. Он поясняет: «Любой суд должен исходить из буквы закона и его духа, а не из сиюминутной политической коньюнктуры, которая, кстати, тоже меняется. И если суд честный и справедливый, каким он и должен быть, — то это не идеальный, а просто суд. А всё остальное можно называть как угодно, но это не будет судом».

— Что бы происходило, если бы полицейские действовали также, как сейчас, то есть задерживали любых протестующих, когда очевидно, что человек с плакатом никакого вреда никому не причиняет, но суды были судами? Что бы делал суд? Во-первых, не затягивал бы дело, и рассмотрел бы довольно быстро. Вызвал бы свидетелей — сотрудников полиции, которые задержали человека, дал бы возможность защите их допросить. И потом критически отнёсся к их показаниям, если они «ничего не помнят» или помнят, как это часто бывает, только что-то вроде «помню, что человек вёл себя плохо, а как именно плохо, я не помню». Наконец, такой суд должен рассматривать дела публично, чего тоже часто не происходит. И в случае если никакого ущерба не было причинено — суд должен применять непосредственно нормы Конституции и прекращать такие дела.